Прежде всего давайте взглянем на теорию фикций. Уже Иммануил Кант говорил о регулятивных идеях. Согласно ему, объекты этих идей существуют в нашем разуме, а не во внешней реальности, но они очень полезны технически — для регуляции нашего опыта и познания. Вот почему он называл их также эвристическими фикциями.

Теория фикций получила дальнейшее развитие во второй половине XX века среди постмодернистских исследователей. Историк и теоретик литературы Фрэнк Кермоуд в своей влиятельной работе 1967 года The Sense of an Ending: Studies in the Theory of Fiction («Чувство окончания: исследование теории фикций») утверждал, что фикции абсолютно необходимы для человека, потому что они помогают адаптировать бесконечный, хаотичный и тотально нечеловеческий мир к человеческому масштабу.

Например, «тик-так» — это элементарная фикция. На самом деле часы не говорят «тик-так», но мы создаем эту фикцию, в которой обозначаем начало — «тик», конец — «так» и длительность между ними. Только время между «тик» и «так», но не наоборот — между «так» и «тик», имеет для нас смысл: это сюжет фикции, которая помогает нам структурировать бесконечный хаос как последовательность измеряемых и имеющих смысл длительностей.

Чувство конца выражается различными путями. Например, в литературном жанре «грядущей войны», который расцвел во второй половине XIX века и отражал взаимные страхи империалистических национальных государств, борющихся за выживание в социал-дарвинистском мире. Непосредственные предшественники жанра появились сразу после Французской революции — это были изображения взаимных англо-французских страхов.

С самого начала фикции грядущей войны соединили новейшие технические достижения и апокалипсис, который в данном случае приходит в форме иностранного вторжения и означает конец национального суверенитета.

Сам жанр возник в 1871 году, когда была опубликована книга Джорджа Чесни «Битва при Доркинге».

Ее сюжет описывает вторжение германоговорящей страны в Британию. Чесни служил капитаном Королевских инженерных войск и был обеспокоен состоянием британских вооруженных сил. Приводя пример возможного военного поражения, он хотел привлечь общественное внимание к вопросам национальной обороны и тем самым вынудить правительство увеличить соответствующие расходы. Его повесть имела большой резонанс и успешно воздействовала на британское общество в желаемом им направлении.

Так, осенью 1897 года в гонконгской газете China Mail была напечатана анонимная повесть «Задняя дверь», позже изданная отдельной книгой. Эта псевдодокументальная фикция описывала вторжение в колониальный Гонконг российских и французских войск в грядущее рождество. Подобно Джорджу Чесни, автор повести, видимо, был военным, близко знакомым с реалиями британской колониальной инфраструктуры в Гонконге, — повесть поражала обилием точных фактов касательно расположения военных частей и даже имен офицеров.

Текст отражал опасения локальных властей относительно возможности защиты Гонконга от нападения в контексте новейшего российско-французского военного альянса. Публикация, очевидно, рассматривалась как средство поднять оборонный вопрос перед местной общественностью и метрополией: копии книги оказались на столах британских властей в Лондоне. В 2001 году «Задняя дверь» была переиздана в сопровождении исследовательских материалов в книге Джиллиан Бикли «Гонконг захвачен! Кошмар '97 года» — теперь уже в контексте передачи Гонконга Китаю в 1987 году.

Многими эта передача воспринималась как катастрофа, конец свободного Гонконга, свидетельством чему стали апокалиптические настроения и известные гонконгские протесты.

Другой пример жанра «грядущей войны» — «Мирные завоеватели», изданный в 1915 году роман русского писателя польского происхождения Антония Фердинанда Оссендовского.

Книга изображает Владивосток, который, согласно автору, полон японских и немецких шпионов, подготавливающих военное вторжение в Российскую империю. Немецкие шпионы работают под видом служащих большой немецкой фирмы — деталь, которая однозначно указывала на немецкий торговый дом «Кунст и Альберс» — крупнейшую торговую компанию на российском Дальнем Востоке того времени. История была опубликована в разгар антинемецких настроений в ходе Первой мировой войны с целью повышения патриотических настроений. Позже автор использовал повесть для вымогания денег у руководства «Кунст и Альберс». После публикации книги он послал главе торгового дома анонимное письмо с угрозами снять фильм на основе повести, если бизнесмен не откупится. Перипетии военного времени помешали Оссендовскому реализовать свои планы, но студенты ВШСИ (Владивостокской школы современного искусства) сделали этот фильм через 100 лет, в 2016 году. Это намеренно плохо и «дешево» сделанный сериал, усиливающий имперскую и националистическую нервозность первоисточника, чтобы высмеять и потроллить все еще актуальные стереотипы.

Авторы фикций «грядущей войны» демонстрировали читателям пугающие дистопии ближайшего будущего, чтобы мотивировать общество к принять меры по предотвращению такого сценария, например увеличить оборонный бюджет Гонконга на рубеже XX века. Этот механизм дискурсивной спекуляции работал в качестве социального дериватива еще до того, как логика дериватива структурировала нашу социальную жизнь в конце XX века.

Мы обсуждаем фикции с явным пространственным аспектом, те, которые имеют дело с географическим воображением. Для их описания мы используем неологизм гео-фикции, под которыми подразумеваем такие фикции, которые помещают в центр своего нарратива географический объект. Фикции «грядущей войны» почти всегда являются гео-фикциями, но не только они. Мы можем определить любую географическую модель или образец географического воображения как гео-фикцию, так как они существуют прежде всего в трансцендентальном пространстве.

Русский географ Дмитрий Замятин создал цикл спациографики — это работы, в которых он накладывает черную псевдокаллиграфическую живописную форму поверх карт русских городов, выполненных в типичном стиле западной картографии. Тем самым он сталкивает и сливает две системы воображения пространства, утверждая гибридную евразийскую идентичность русских пространств.

Эта постмодернистская установка утверждает множественность пространств. Это вера в силу географического воображения и, соответственно, создание альтернативных воображаемых пространств в целях диверсификации и изменения пространства «реального». Конечно, такие практики могут быть не только дискурсивными.

Многие активистские фермерские инициативы, такие как Sangwoodgoon, стремятся воплотить желаемый социально-пространственный порядок в небольшом масштабе, чтобы трансформировать весь мир к лучшему. Девиз проекта — «там, где мы исцеляем мир с каждым маленьким шагом» — звучит по-мессиански. Но трансфигурация мира начинается с маленького клочка земли — «острова» желаемого социального устройства, который должен послужить колыбелью для всеобщего лучшего будущего.

Он опубликовал его в 1981-м, сразу после своей эмиграции из СССР в США. Роман изображает альтернативную историю и альтернативную географию, где гражданская война после революции 1917 года завершилась тем, что силы белых остались в Крыму. К концу 1970-х Крым становится другой Россией — капиталистической, шикарной и либеральной.

Но влиятельные силы в Крыму, разновидность консервативных либералов и патриотов панрусизма, хотят объединения с большой коммунистической Россией, чтобы изменить ее целиком с помощью примера маленькой свободной и капиталистической России.

Также там есть локалистская нативистская партия, сформированная из молодежи — детей наших панроссиянских либеральных объединителей, которые пытаются противостоять своим отцам и сохранить Крым независимым. Они развивают теорию крымской нации и даже разговаривают на особом гибридном языке, полном американизмов.

Кажется, что Аксенов не только предугадал крымские события 2014 года, но и реалии современного Тайваня и Гонконга.

В конце романа локалисты проигрывают выборы, и начинается процесс объединения. Коммунистические войска вторгаются в Крым. В местных консервативных либералах больше нет необходимости. Их судьба в новом властном раскладе печальна. Главный герой осознает, что он совершил фатальную ошибку, которая привела к потере их благословенного «острова Крым».

XX век не раз видел крушение проектов по преобразованию мира, в результате чего сама идея мессианской империи была дискредитирована. К эпохе постмодернизма инсулярное воображение деградировало до стадии имперской ностальгии. Стимпанк-аниме Хайяо Миядзаки «Небесный замок Лапута» 1986 года — это образ благословенного имперского острова, на который еще можно попасть, но время которого уже прошло.

Конечно, это еще и образ ушедшей в середине XX века Японской империи и новой капиталистической Японии, потерявшей свое экономическое лидерство из-за подъема «Четырех азиатских тигров» (Республика Корея, Сингапур, Гонконг и Тайвань) к 1990 году. Первоначально остров Лапута был придуман Джонатаном Свифтом в его книге 1726 года «Путешествия Гулливера», в которой высокотехнологичный летающий остров населен элитой и колонизирует землю под собой.

В эпоху Миядзаки власть Лапуты исчезла вместе с его благородными обитателями. Островное воображение великого режиссера одновременно научно-фантастическое, поэтическое и ностальгическое, утопическое и дистопическое, смешивает имперскую островную ностальгию с новой постколониальной островной чувственностью.

Этот новый тип островного воображения сформировался после 1970-х годов вместе с тем, что Дэнис Косгроув назвал возрождением океанического глобализма, в частности с подъемом высокотехнологичных островных государств Азии. Согласно Баласополусу, глобализм второй половины XX века породил феномен островной постколониальности, в которой узлы архипелага, соединенные различными потоками в неолиберальную сеть, противопоставляются территориальным массам советского и китайского коммунизма.

Но старый тип островного воображения также существует сегодня и ассоциируется с автономными самодостаточными утопиями.

К примеру, художник из Владивостока Александр Казанцев, живя месяцами отшельником на необитаемых дальневосточных островах, картирует эти острова в стиле старинных рукописей.

На протяжении более десяти лет он собирает информацию обо всех когда-либо живших отшельниках и заносит ее в рукописный фолиант «История отшельничества».

Помимо этого, Казанцев мечтает основать островную колонию художников и уже построил сезонный домик для будущей коммуны.

Шаг за шагом эсхатологическая / апокалиптическая чувственность наполнила нашу жизнь.

Вместе с постоянными изменениями, вызываемыми капитализмом и воспринимавшимися как знаки переходного перехода, апокалиптические настроения постоянно нарастали вплоть до сегодняшнего дня. Но в последние 50 лет мы наблюдаем усиление этой чувственности. Теория гиперверий — часть этой тенденции.

Некоторые географические гиперверия в российской истории влияли на старообрядцев или раскольников и подвигали их отправиться на Восток, участвуя в процессе колонизации Сибири. Российские власти предприняли церковную реформу в XVII веке, после чего немалая часть русского общества «ушла в раскол»: они верили, что эти реформы были знаком прихода Антихриста и что последние дни мира, согласно пророчеству Апокалипсиса, уже совсем рядом. Многие старообрядцы бежали на окраины государства, уходя все дальше и дальше от репрессий и официальной власти, и тем самым стали авангардом колонизации Сибири.

Многие из них верили в существование правоверного царства где-то на Востоке и пытались найти его.

Алкаемую землю правой веры и свободы они, среди прочего, называли Беловодье. Порой они связывали ее с конкретной территорией.

Семен Ремезов, составляя первый русский атлас «Чертежная книга Сибири» в конце XVII века, поместил некое Никанское царство на месте нынешнего российского Приморья. Это мифическое христианское царство притягивало староверов.

Но земля обетованная перемещалась все дальше и дальше, возникая в разных местах под разными именами. Когда волны колонизаторов прошли всю Сибирь, она оказалась в Японии под именем Опоньского царства, а позже даже сместилась на Филиппины и в Америку.

Многие староверы после Октябрьской революции эмигрировали из Сибири в Китай, где селились по преимуществу в Маньчжурии и Синьцзяне. После того как в 1949 году Китай стал коммунистическим, многие «белые русские» стали уезжать из него. Например, в 1949 году более чем 5000 «белых русских» были перевезены через Шанхай на филиппинский остров Тубабао.

Они прожили там два года, а потом мигрировали дальше — в США, Латинскую Америку и Австралию.

Для старообрядцев миграция из Китая была наиболее проблематичной в организационном плане, потому что они непременно хотели сохранить свои большие общины. Многие из них обратились к новым китайским властям за разрешением остаться сразу после 1949 года, но ждали его многие годы.

На втором этапе, в середине 1960-х, они собирались в британской колонии Гонконге, потому что это было единственное место, где можно было получить визы для эмиграции в другие страны.

Они не хотели селиться в крошечном Гонконге, потому что им нужны были просторные сельские территории для их больших фермерских общин, ведущих консервативный образ жизни.

Вот почему многие из них были вынуждены ждать в Гонконге подходящего предложения на протяжении многих месяцев и даже лет.

Староверы были предшественниками нашей спекулятивной современности в том смысле, что их жизни уже тогда определялись другим пространством и другим временем. Они обладали логикой дериватива avant la lettre, то есть до того, как эта логика возобладала и была осмыслена.

Во-вторых, Гонконг — это локус китайского хилиазма и гибридного восточно-западного милленаризма. Многие из синкретических народных религиозных сект, которые боролись с династией Цин, такие как «Белый лотос», базировались в Южном Китае. Здесь также можно вспомнить Небесное царство тайпинов. В эпоху поздней Цин Гонконг выполнил роль революционного рычага. Это было место, где «отец нации» Сунь Ятсен, восхищавшийся восстанием тайпинов, вместе с Юнг Ку-Ваном и другими товарищами сформулировали свой мессианский проект по трансформации материкового Китая. Некоторые исследователи указывают на связь христианского мессианизма и революционных планов Сунь Ятсена в свете крещения последнего. Но на самом деле христианское мессианство и западная революционная традиция соединились в Гонконге с патриотичным китайским хилиазмом и его традиционным оружием — кунг-фу. После того как Китай стал коммунистическим, многие интеллектуалы мигрировали в Гонконг, и часть из них надеялась изменить материковый Китай с помощью примера другого, свободного и капиталистического Китая, то есть Гонконга, что очень похоже на стремления консервативных либералов в «Острове Крым» Василия Аксенова.

В-третьих, Гонконг был источником для дистопического японского воображения, возникшего в 1980–1990-е годы, когда Япония лишилась экономического лидерства в тихоокеанском регионе вследствие подъема «Четырех азиатских тигров», что и демонстрирует современный художественно-исследовательский коллектив Zheng Mahler в своем видео «Машины ностальгии».

В результате Гонконг полон апокалиптической чувственности. Можно сказать, он сам по себе стал географическим гиперверием. Но феномен гео-гиперверия содержит несколько переплетенных позиций: от декадентских чувств и отчаяния до воинственных настроений в попытках защитить погибающий мир или построить новый и лучший. Все эти примеры могут быть найдены в современном Гонконге. Наиболее привычным является умеренная демократическая миссия «сделать Китай демократичным» примером «другого Китая», то есть Гонконга. Это традиционный кантонский и гонконгский мессианизм. Апокалиптическая установка здесь скрыта за декларируемым принципом позитивной трансформации.

Ситуация переворачивается в декадентской, пессимистичной позиции, которая захвачена бессильным апокалиптическим воображением.

Другие пытаются использовать фикции как инструменты желаемых изменений. Художница Анжела Сью в проекте «Темный ток» (Dark Fluid) собрала несколько научно-фантастический фикций о дистопическом будущем Гонконга.

Сью описывает мотивацию авторов этих произведений: «они делают свой вклад в формирование нашего будущего, или, скорее, они спекулируют на множественных будущих посредством своих действий и практик». Дистопические фикции здесь работают как инструмент активиста.

Все перечисленные позиции критикуются движением локалистов, которое является носителем ярко выраженного хилиазма. Самая радикальная задача — создать новый, независимый Гонконг на руинах прежнего.

К примеру, самооргонизованная активистская инициатива «блок выжженой земли» (the scorched-earth bloc) ускоряетполитическую дегенерацию города, чтобы все большее количество гонконгцев восстали против Пекина. Они готовы умирать, чтобы воплотить свой демиургический проект по созданию нового гео-тела.

Эта установка напоминает ценности протестантизма и радикального церковного реформизма, вот почему среди участников локалистского и нативистского движений можно встретить новые горизонтальные церкви наподобие «Медленной церкви» (Slow Church), чьим девизом является «ре-ре-формация». Эти движения поддерживаются такими интеллектуалами, как Чинь Вань (Dr. Horace Chin Wan-kan) — «крестный отец локализма», который разрабатывает весьма убедительную теорию гонконгской нации и города-государства. Теория города-государства — это гео-фикция, которая осуществляет себя в реальности через дискурс и вдохновленную ей политическую борьбу.

Это хорошо известная политически левая позиция, которая задействует марксистский классовый анализ, чтобы продемонстрировать, что элиты везде одинаковы и преследуют только собственные интересы. Для удержания власти они конструируют конфликты, которые раскалывают людей вдоль искусственных линий разделения и вынуждают их бороться друг с другом, вместо того чтобы взять власть в свои руки. И действительно, мировые элиты сегодня не так уж сильно отличаются друг от друга, как часто хотят продемонстрировать. Россия стремится выглядеть более культурно самобытной, Китай — более социалистическим, а США — менее тоталитарными, чем они являются на самом деле. Но все они движутся в одном направлении — в сторону сочетания очень жестких методов управления с высокими технологиями, неолиберальной экономикой и культурным консерватизмом. Возможно, что нео-Китай, который гиперверовательно грядет, согласно формуле Ника Лэнда, это не локальный кошмар Гонконга, приходящий со стороны Пекина, но некий новый универсальный тип эффективного государства, приходящий из будущего. Кажется, что в мире все еще достаточно места для критической универсалистской позиции, хотя она и не очень популярна в современном Гонконге.

Любой локализм — это гео-фикция, которая инициирует магию трансфигурации мира и которая, как любая радикальная перемена, неизбежно сопровождается сильной апокалиптической и религиозной чувственностью. Эта одержимость преображением мира вызывает геополитическую креативность посредством объединения политики, воображения и религиозного сознания. По словам Ника Ланда, «Нео-Китай грядет» (Neo-China arrives from the Future) — можно считать это формулой любого локализма, воплощающего себя через гео-фикции. «Нео-Гонконг грядет» через активность гонконгских локалистов. На самом деле, именно так формировались нации и новые государства в Новое время.

Но в нативистской одержимости достаточно легко забыть, что все части мира взаимосвязаны и что невозможно построить процветание одной из его частей в отрыве от остальных. По меньшей мере это будет несправедливо и не продлится долго. Чтобы сделать это возможным, нужно изменить мир полностью. И это другая разновидность преображающей позиции, которую гонконгкский художник и активист Ли Чун Фун (Lee Chung Fung) демонстрирует в своем фильме «Границы», где Гонконг разделен большой стеной на две части: северную под управлением Пекина и южную — независимую, но находящуюся под британским надзором. Южная часть испытывает серьезный экономический кризис, и люди пытаются мигрировать в северный Гонконг, где их воспринимают как саранчу. Граждане обеих частей так увлечены взаимной враждой, что не видят главного врага — собственных элит: ведь и в южном, и в северном Гонконге у власти находятся олигархи. Ли Чун Фун завершает фильм цитатой из У Чжун Сяня (Wu Zhong Xian) — троцкиста и политического активиста 1970-х: «почему бы не подняться и не попытаться прорваться сквозь темные сети, чтобы создать наше идеальное общество?».

Редактор: Александр Извеков
Корректор: Александра Демченко